ниже к тарелкам, звеня еще старательнее вилками и ложками. «В любой ситуации нет безвыходных положений», – негромко произнес он : «…бывают только те, кто не видит выхода…» Все засмеялись, отпустила тревога и у всех поднялось настроение.
Тот, кто не испугался быть первым – где-угодно, хоть даже в том, чтобы что-то сказать первым – становился поневоле первым во всем. Он впоследствии всегда чувствовал всякий раз от своих сокурсников ожидания, как поступит именно он, когда на занятиях им ставили какую-то очередную задачу.
Его сразу же определили в сборную училища по вольной борьбе. В первые два года он успел выступить на всех возможных соревнованиях – от первенства училища до чемпионата Союза среди высших военных заведений, что мало уступало по рангу нормальному чемпионату страны. Везде он неизменно, и неожиданно для себя, занимал первые места. Тренер сокрушался, что не удалось пристроить его на Спартакиаду дружественных армий, проходившую во Вроцлаве, только из-за досадного промедления в оформлении мастера спорта международного класса. Он внезапно открыл в себе способность ко второму дыханию, изумлявшую не только тренера, но и всех, кому довелось сойтись с ним в схватке.
Ему всегда очень тяжело давалось начало всякого дела, к которому он приступал. Надо всего-лишь было выстоять первые три минуты. За это время он не успевал сосредоточиться. Руки ему отказывали, он проигрывал десяток баллов осмелевшему противнику. Он не слышал ни криков болельщиков, ни отчаянных подсказок тренера. Сидя в перерыве, он, не обращая внимания на тренера, не стеснявшегося в выражениях, слушал свое успокаивавшееся дыхание. Вскакивал, отбросив полотенце, и выходил на центр ковра…
Он помнил все схватки, проведенные им, начиная со второго периода. Соперники (их лица слились в одно, удивленное и отчаивавшееся) двигались настолько медленно, что он упивался от восторга, опережая их, видя, как опаздывали все их попытки провести защиту. Он играл с противником, и удовольствие доставляло замечать яростно жестикулировавшего тренера, показывавшего, что пора заканчивать схватку.
Эти последние броски он много раз проделывал мысленно во сне, чувствуя каждую часть своего тела…
Он вставал и привычно поднимал руку, не дожидаясь, пока ее вздернет рефери на ковре. «…Сколько видел бойцов, но такого, как ты, не могу понять. Какого ху… ты с ним так долго возился!?», – удовлетворенно бубнил КаПэ, Константин Павлович, коренастый, с короткими ногами и изрядным животом : «Ты его тушируй, но и балл не забывай взять. Ну ты и уникум…»
После победы на первенстве Союза, он утратил интерес к возне на ковре. Стало просто скучно, в очередной раз повторять то же самое, что и в первый год. КаПэ его поддержал : «Жаль, конечно, но тебе нужно учиться, а не валять тела по ковру. Только не везде у тебя будет второй период. Береги себя.» И КаПэ его крепко обнял.
Он с легким сердцем завершил со спортом и плавно приступил к изучению иностранных языков. Он не выбирал даже, а, как само собой разумевшееся, погрузился в немецкий. Он быстро понял, что превзошел преподавательницу, после того как она пригласила его к себе домой в субботу.
Немного поговорив о нем самом, о его родителях, она напрямую спросила, откуда у него такое произношение. Он не знал что ответить, он сам чувствовал, что будто живет второй, отдельной жизнью, звучавшей немецкими словами. К нему прилипло второе прозвище – «Немец».
Первым стала его собственная фамилия. Преподаватель тактики, майор Калявин, недовольно заметил ему, что просил называть фамилию. Под хохот аудитории он объяснил майору, что назвал свою настоящую – именно ту, как она записана у него во всех документах. Калявин не поверил и, прочитав в журнале, сказал примирительно : «Ты ни в чем не виноват, фамилия просто такая…», вызвав новый шквал хохота. Терпеливо переждав всеобщее веселье, майор вызвал его к доске.
После контрольной Калявин попросил его зайти в преподавательскую. Майор долго листал журнал, открывая, закрывая, и предложил : «Что Вы думаете, если вас назначить моим помощником по проведению тактических занятий!?» Он совершенно не удивился, потому что сам видел свое превосходство над сокурсниками. Он только уточнил : «Мне сразу давать ответ, товарищ майор?» Тот задумался и сказал : «Обычно просят несколько дней, но вам это не нужно. Вы же и сами все знаете. Кстати, откуда у Вас такая фамилия?» Он усмехнулся : «От отца. А почему у отца такая, я не знаю.» Калявин чуть внимательнее посмотрел на него : «Вы, насколько я информирован, ни разу не ездили домой!? Почему? У вас дома что-то не в порядке? Простите, если я вмешиваюсь не в свое дело. Можете сесть, мы просто беседуем.» Он ответил с задержкой, односложно, пожав плечами : «Нет, все в порядке.» и посмотрел в глаза майору. Калявин смутился и ответил, будто оправдываясь : «Мы ведь не только преподаем, но и воспитываем. Поэтому не обижайтесь, если мы, офицеры училища, интересуемся обстановкой в семье и дома.» Он повторил : «У меня все в порядке.» Майор не стал настаивать : «Ну раз в порядке, значит, к делу. Если согласны с моим предложением, то сначала подпишем приказ. Первый полевой выход проведете со своими товарищами. А потом уже, если хорошо себя покажете, станете моим ассистентом. Война – это, прежде всего, скучная и нудная подготовка, а потом уже беготня со стрельбой. Побеждает не сильный и быстрый, а хорошо подготовленный и умный. Ну в вашей физической подготовке я не сомневаюсь, наслышан…» Калявин дружески улыбнулся : «Отсутствием ума Вы тоже не страдате, так что будем делать из Вас умного командира. Вы можете далеко пойти.»
Он слушал, но не относил все сказанные слова к себе. Он просто жил жизнью, не имевшей ничего общего с жизнью в доме в северном городе с вечным ветром и влажным воздухом..
Еще его удивил преподаватель математики пожилой неприветливый капитан со странной для этого заведения фамилией Сунтор. «…У тебя такая голова, что ты забыл среди этих долбоёбов!?», – как-то выговорил в сердцах капитан, поймав его в коридоре после раздачи контрольных : «…Эти только и способны о голову бутылки, да кирпичи разбивать. Ну с них и спрос невысокий. Но ты-то!?..» Он не мог найтись, что ответить. «И ты станешь таким же. Если не поумнеешь.», – досадливо сказал Сунтор, и не дождавшись ответа, ушел, сутулый и неопрятный. Он тогда так и не понял, почему выделил его математик.
Учеба, полевые занятия, перемежавшиеся кратким отдыхом, катились как на колесах.
